Александр Домогаров – человек, которого знают все. Останови на улице любого, говорящего по-русски, и будешь знать всю домогаровскую биографию. Про кино и про театр, про удачи и взлеты. Ну, и про личное, разумеется… Про личное – это первым делом. Подчас творческая сторона массового потребителя искусства волнует намного меньше, чем закулисная и закадровая. А тут еще все средства массовой информации будто сговорились: иногда они вообще в своем стремлении вырастить и тиражировать «клубничку» забывают обо всем, о творческих достижениях даже не упоминают, не до того…
Скоро мы увидим Александра Домогарова на своих сценах. В Хайфе, в Тель-Авиве он играет в философском, мистическом, блестящем мюзикле театра имени Моссовета «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Постановка Павла Хомского, режиссера, который сделал несколько лет назад этот спектакль подарком самому себе к 80-летию.
У Домогарова в этой истории два лица, две судьбы, два эмоциональных плана. Он играет благородного и доброго доктора – и его злую «реинкарнацию», его преображение-превращение в сатанинского злодея Хайда.
Александра Домогарова мы застали в театре, перед спектаклем «Сирано де Бержерак», который израильская публика тоже не так давно видела во время гастролей театра имени Моссовета.
- Я бы назвал спектакль, который получился по этой повести, философским эссе. Эссе о нас, о нашем «я», о подлинном человеке – и звере, который всегда таится в нем.
- Что вы думаете по поводу попыток современных исследователей объяснить возникновение этой истории фактами автобиографии Стивенсона? Тем, что якобы в жизни писателя был печальный роман с девушкой, певицей кабаре, и она таинственно погибла…
- Я этого не принимаю. По-моему, это домыслы, фальсификация. Хотя у каждого свой скелет в шкафу заготовлен, у каждого из нас…
- Вы играли у нас Сирано, поэта, мечтателя, джентльмена, воина. Что в вашей актерской биографии значит эта работа?
- Всюду есть свои тайны, на все имеется своя кухня. Сирано – сложившаяся работа, она – чисто актерская. Что же касается «Джекила и Хайда», то это работа очень техническая. Когда у меня вечером «Сирано», я прихожу в театр не раньше четырех часов. А если вечером идет «Хайд», то я появляюсь в театре в два часа дня. Надо все проверить, примерить, установить – это очень «технический спектакль». В нем гораздо меньше «актерства».
- «Сирано де Бержерак» - в больше степени ваш спектакль?
- Сложно сказать. Смотря – в каком ракурсе рассматривать. Какую маску в это момент примерять. Сирано – романтический герой, поэт, неудачник, аристократ духа. Это очень живая пьеса – ее нельзя не любить. Каждая буква - живая. Время для Сирано – пустяк, техника, язвы капитализма – далекий звук. А «Хайд» - музыкальная притча о том, что есть добро, что есть зло. Субъективная, впрочем… Но мне все равно тяжело это оценивать, мне трудно понимать все это изнутри…Я даже в записи свои спектакли не могу смотреть – это уж не то, не так, все пропадает…
- Если спектакль идет в театре уже какое-то время, если он уже сложился – волнение уходит? Волнение перед выходом на сцену? Волнение по поводу результата?
- Нет, никогда! Ты все равно - всегда! – выходишь драться. Бороться. В зале сидит зритель, который говорит себе (да и тебе, актеру): «А ну-ка!» Какой бы ты ни был, кто ты ни есть, что ты делаешь в искусстве – все не так важно, важно – соответствуешь ли ты цене, которую заплатили за билет, даешь ли ты все, чтобы считаться достойным этой цены.
- У вас бывали в жизни ситуации, которые бы были похожи на то, что происходит с вашими героями – Сирано, Джекилом, Хайдом?
- Джекил – не совсем герой, не очень живой человек, - он тело, из которого растет Хайд, он – лаборатория, зерно…А Сирано – я не хотел бы ничего рассказывать, все равно играешь роль, а не себя, не готовишься к этому каждый час реальной жизни. Хотя, играя Сирано, я точно знаю, что я делаю, что хочу сказать, о чем это. Я знаю, как это: подойти к балкону, а там влюбленная пара, и эта женщина, и она – не твоя, и никогда твоей не будет…Я знаю, как это прожить. И для чего. Частичку живого сердца я в это вложил. Все равно никто не застрахован от срывов. Я недавно играл Сирано, и был не в очень хорошей форме, устал, не было сил держать планку – а мне коллеги: что ты, как ты?.. провисаем… Я отвечаю: прочему бы вам не помочь, не потолкать это паровозик, не сыграть на тон выше?.. Молчат.
- В который раз вы приезжаете в нашу страну?
- В пятый, кажется. Мы играли в этом замечательном грандиозном зале в Тель-Авиве…
- Это Центр сценических искусств, у нас в этом зале работает наша опера.
- Вот-вот, я уж не знаю, почему, но этот зал меня потряс. Я его сфотографировал на мобильный телефон – и всем в Москве показывал. Я таких залов не видел. Я просто шок испытал. Он мне показался огромным, невероятным. Зритель сидит далеко, в двадцати метрах…
- У вас в Моссовете не так?
- У нас полметра до первого ряда, совсем близко. Да и акустика сложная. Для драматического спектакля – сложная, для мюзикла, думаю, будет лучше. А уж климат у вас… Не знаю, как кому – а мне было трудно, не хватило времени на адаптацию.
- Знаю, что это банально - и все же: театр или кино? Что дороже, что больше для сердца?
- Театр! Кино – это не совсем искусство, или - это другое искусство. Театр – белый лист, каждый раз его заполняешь заново. Заново живешь, заново умираешь. Другие вечера – ничто, важен только этот, единственный. Театр – более честное искусство. Кино – это техника, режиссер, оператор, там надо уметь работать по особым правилам. Там можно жить и работать с «холодным носом». Но если ты сегодня не снимаешься, не возникаешь в телепрограммах, ты никому не нужен. Тебя не знают. Даже если сам по себе ты – гений. Тебя не будут ценить и любить в театре, если не увидят сначала в кино. Такой он, наш мир сегодня.
…Александр Домогаров ушел готовиться к спектаклю - к истории своего героя, к жизни и смерти на подмостках.
Мы ждем. Ждем чудес, открытий. Хотим, чтобы нас очаровали, напугали, насытили эмоциями. Чтобы заполнили – снова! – белый лист. И чтобы слова были непременно самыми главными…
Инна Шейхатович
13.06. 2008
