"Красавец" для него - худший комплимент. Амплуа героя-любовника, прилипшее после "Графини де Монсоро", осточертело. Он мечтает сыграть урода, но "обаятельного и умного".
- Александр, вы производите впечатление баловня судьбы, которому жизнь преподнесла много подарков.
- Смотря что считать подарком. Чтобы заслужить благосклонность судьбы, надо много работать. И я не просто люблю работать, я по натуре трудоголик, старающийся все сделать хорошо.
- С театром и кино в вашей семье никто связан не был?
- Да нет, я один такой в семье. Отец, правда, начинал артистическую карьеру, но это было в 1940 году. В конце 41-го он ушел на фронт и больше к театру не возвращался. Отец был завкафедрой в Московском автодорожном институте, и брат (он старше меня на 10 лет) закончил МАДИ, но их технические таланты мне не передались. А отец на мое заявление, что пойду в театральный, только вздохнул: "Ладно, иди в актеры, раз больше ничего не умеешь". Я и пошел.
- Итак, началась ваша актерская карьера…
- В Щепкинское училище я поступил сразу, хотя был совершенно зеленым - не представлял, куда иду. Потом все протекало довольно ровно: в трех дипломных спектаклях (они шли в филиале Малого театра) я играл трех совсем разных персонажей, в том числе и Раскольникова. Правда, тяжело приходилось - на спектакле всегда были школьники, проходили "Преступление и наказание" по программе. Когда Раскольников по ходу действия стучал в дверь, с балкона кричали: "Кто там?" - "Это я, почтальон Печкин!" Тогда это меня ужасно бесило, а сейчас кажется забавным.
- Что было потом?
- Приглашение в Малый театр. Для выпускников училища это было чрезвычайно престижно. Полгода я проработал в Малом, а потом перешел в команду Театра Советской Армии.
- Я начал сниматься сразу после окончания училища. Первая картина называлась "Наследство", по пьесе Софронова. Потом "Ломоносов", я играл Сумарокова. В "Визите дамы" - молодого актера. Снимался в "Гардемаринах…" и надеюсь продолжить сотрудничество со Светланой Дружининой. В картине Бориса Бланка "Если б знать…" (вариант чеховских "Трех сестер") играл Соленого, после этого получил массу предложений сниматься. Соленый - это, наверное, моя единственная характерная роль в кино. Все остальное - "использование" лица. А потом началась эпопея с "Графиней де Монсоро".
- Но уж роль графа де Бюсси вы играете так, как будто это для вас подарок!
- Работать в "Монсоро" мне было приятно по всем статьям. Этот мушкетерский флер - плащи, шпаги, скачки… Словно сбылись все детские мечты. Когда мне было пять лет, я выпрашивал у родителей жеребеночка. Мне так хотелось держать его в гараже и кормить сеном! А в школе я, начитавшись Дюма, мечтал совершить красивый подвиг во спасение какой-нибудь прекрасной дамы, ну хоть девчонки-одноклассницы, похожей на госпожу Бонасье.
- Я старался сделать своего героя неоднозначным. Чисто по-человечески и мне было не очень приятно, например, заставлять ждать королеву-мать перед городскими воротами или обманывать "мужа", но что поделаешь! Таковы условия большой политики и игры, которую вел граф. Он был человеком очень странным. В двадцать восемь лет он уже был полковником, фехтовал и левой, и правой рукой. Стихи писал! А в Варфоломеевскую ночь "замочил" четырнадцать родственников. За этот подвиг де Бюсси получил четырнадцать замков. Этот человек хотел быть "королем короля", и это ему почти удалось.
- Какой эпизод съемок "Монсоро" был самым ярким?
- Для меня весь период съемок слился в один длинный-длинный день. Создалась такая команда (а ведь фильм снимался три с половиной года), что мы и сейчас встречаемся как семья. И если сесть и начать вспоминать, что было в Чехии…
- А что было в Чехии? Лошади понесли?
- Нет, лошади меня понесли в Польше. В Чехии нас поселили в пригороде, в гостинице для транзитных пассажиров. Мы решили поужинать. Сдвинули столы. Часов в десять приехали американцы, нас погнали из ресторана. Ну, вы понимаете, что значит, сказать русским: "Уходите, американцы приехали!". Но в результате все закончилось братанием русско-американского народа. Я играл на пианино, мы пели Вертинского. Потом вместе с американцами исполнили "Хаву Нагилу"… Так это и было: вечера, переходящие в съемки, съемки, переходящие в вечера.
- Так-таки сплошная идиллия?
- Был один несчастный случай. Снимали последний бой де Бюсси. Топор килограмма три весом сорвался с рукоятки и задел парня с видеокамерой. Приехала "скорая", но, к счастью, травма оказалась не очень серьезной.
- Когда вы сказали, что в кино обычно "использовали" только ваше лицо, радости в голосе явно не было. Но вам же удалось создать образ романтического героя. Вас даже называли русским Ромео. А это совсем неплохо в наше истосковавшееся по романтике время.
- В обыденной жизни я вовсе не романтик, а реалист. Но, полагаю, романтики хватит на любой век. Нелепо думать, что благородство зависит от того, есть ли у тебя на боку шпага. Просто по законам жанра у "красавчика" меньше шансов на глубокую психологическую роль. Раскольников и Соленый - исключения. Таких героев не так много. А желание любого актера - не только упражняться в фехтовании, но и создавать сложный психологический образ. Действительно, я иногда с тоской думаю, что мое амплуа - быть красивым. В свое время с переходом в Театр имение Моссовета кое-что у меня изменилось. Как писали тогда о спектакле "Мой бедный Марат": "Эксплуатирование внешних данных этого артиста не убило в нем настоящего таланта…". Ведь когда человека постоянно используют в одном и том же амплуа, у него накапливается дурная энергетика. Нужен выплеск, нужен выход, иначе меняется нутро. И я стараюсь, чтобы у меня эти выходы за рамки амплуа были.
- А вам, вообще, хотелось бы сыграть урода?
- Очень! Обаятельного и умного урода! Сирано де Бержерака или Квазимодо. Помните стихотворение, которое сочинил Квазимодо для Эсмеральды, о том, что красота - это шелуха, а "правдиво лишь сердце"? Для меня, пожалуй, это самое интересное: совместить в себе, так сказать, "красавца и чудовище".
- Когда на экраны вышел фильм "Д'Артаньян и три мушкетера", все были влюблены в Д'Артаньяна-Боярского. Не хотели бы вы, ну… не стать новым Боярским, конечно, но сделаться эдаким актером-мушкетером?
- Вот если к этим ролям прибавить еще много не менее интересных и не менее любимых, вот тогда хорошо. Замечательно, если тебя любят девчонки, помешанные на романтике, но иногда это очень мешает, сбивает с толку. Если тебе постоянно жужжат в уши, какой ты красавчик и какой гениальный, трудно в это не поверить. А надо все это делить на пятьдесят и продолжать осознавать, что ты есть на самом деле и сколько еще требуется работать.
- Тема моей личной жизни закрыта. Для всех. Никто обо мне ничего не знает: с кем я живу - с Машей, Дуней, Катей… Могут только догадываться. Имею я право жить так, как хочу, выйти вечером из театра, сесть в машину и поехать налево… или направо?!
- Боюсь, не получится. Потому что вы актер, в которого влюбляются тысячи телезрительниц, заваливают нашу редакцию письмами : "Хотим Домогарова!". Не пугайтесь, надо думать, речь идет всего лишь об интервью.
- Я работаю в театре, пусть мои поклонницы приходят на спектакль, посмотрят на меня, поговорят, если удастся. Стоят же девчонки у театра, подходят: "А можно с вами поговорить?". Когда настроение благодушное, соглашаюсь.
- Какой тип женской красоты вы предпочитаете?
- Ничего определенного сказать не могу. Влюбляешься не в блондинку или брюнетку, не в длинные ноги или красивые глаза - влюбляешься в женщину.
- А могли бы вы полюбить некрасивую?
- А разве бывают некрасивые женщины?
- Ну хорошо. Скажите хотя бы, какая актриса вам нравилась в юности?
- Марина Неелова. В фильме "Старая, старая сказка" она не была ослепительной красавицей - два хвостика на голове, широко распахнутые глаза, но было в ней что-то особенное. Ну кто еще…Барбара Брыльска из "Иронии судьбы…".
- А ваша партнерша по "Монсоро" Гарбиэла Мариани? Многие зрители считают, что вы теперь всю жизнь должны под ручку ходить.
- Это нонсенс. Мы дружим, с удовольствием общаемся, но не более того. Вообще, не ждите от меня цветистых рассказов. Я очень банальный и скучный человек. Я и на тусовки не хожу. Стараюсь жить по своим законам. Иначе можно погубить то немногое дорогое, что у меня есть.
- Во-первых, стихи Киплинга. Они для меня как лекарство. Лечат, если заболеваю. Он поэт жесткий, не лирический, и это, в общем, мне соответствует. И, конечно, моя работа. И мой сын Саша.
- И у вас, при вашем отношении к работе, хватает времени на его воспитание?
- Мне кажется, что чем более серьезным делом ты занимаешься, тем большую ответственность несешь перед ребенком. Не только как отец, но и как личность. Кончено, мне трудно найти время для всего, но я очень стараюсь. Чтобы потом не пришлось кусать себе локти, видя, что рядом с тобой растет человечек, а ты и не догадываешься, чем он дышит.
- Как он реагирует на вашу популярность?
- Слава Богу, пока никак. В школе у него учителя - умные люди, не задают лишних вопросов. Мне бы не хотелось, чтобы сын что-то такое о себе воображал только потому, что меня в течение какого-то времени показывали по телевизору. Если будет выпендриваться, я ему первый голову откручу.
- Какое чувство помогает вам работать?
- Я влюблен в жизнь, в свою профессию. А будучи влюбленным, я могу своротить горы.
ТВ Парк №25 (1998)
Евгения Леонова.
