– Вы совсем не любите журналистов?
– Мы
требуем этики от юристов, врачей... А для пишущей братии, получается,
ее не существует? Один известный журналист делает гадости и заявляет:
«Это мой профессиональный подвиг». А недавно ко мне обратились ребята из
нового журнала. С порога пообещали: «Мы честные». Предложили деньги за
откровенное интервью. Я отказал. После этого тон изменился, пошли угрозы
: «Нам твой приятель всё расскажет. Подумай, чувак».
– Сегодня трудно оставаться приличным человеком, поэтому их становится всё меньше.
– В
свои 43 года я имею точное представление о людях. Согласен, приличных
людей действительно меньше. С годами убеждаешься в этом, ожесточаешься,
меняешься. Вот вам и кризис среднего возраста.
– У возраста есть и преимущества – опыт, например. Вам сегодня легче живется?
– Сложнее. В 25 лет я не раздумывал, просто бежал вперед. А сегодня стал осторожнее, просчитываю, где могу обжечься, упасть...
– За одного битого двух небитых дают.
– Думаю, обо мне еще рано такое говорить.
–
Вы убедительно воплощаете на экране образы рыцарей без страха и упрека,
со шпагой, на лихом коне. Кроме того, вы потомок древнего княжеского
рода. Нет ли ощущения, что нынешняя эпоха – не ваша?
– Как
она может быть не моя, если я живу сейчас? Не стоит идеализировать
прошлое. Очутились бы вы в эпохе Возрождения, столкнулись с полным
отсутствием горячей воды, тряслись бы в экипаже неделями, в грязи... И
что? Сразу бы попросили такси, самолет «ТУ-154», желательно
бизнес-класс, VIP-зал! Люблю слово «комфорт». У меня дома очень много
техники, люблю нажимать на кнопки, чтобы всё работало.
– Между комфортом и красотой можно поставить знак равенства?
– Что вы имеете в виду?
– Скажем, большинству мужчин некомфортно рядом с красивыми женщинами. Больше требований, обязательств...
– Я
далек от принятых стандартов. Если женщина моя, значит, она красивая.
Моей красотой, а не в общем понимании. Я не имею в виду «топность»: цвет
волос, размер груди, длину ног... Помню, мой учитель говорил: «Вот, вы
спускаетесь в метро. Навстречу по эскалатору – две девушки. Одна
красивая, а другая – Алиса Фрейндлих. На кого обратите внимание?» Есть
ответ? У меня тоже.
– А если приятель, увидев вашу спутницу, скажет: «Мог бы и получше кого-то найти»...
– Отвечу: «Это не твое свинячье дело!» Что же касается обязательств, я их никогда не боялся.
– Мужчина много должен в жизни? Больше, чем женщина?
– Вы так боролись за эмансипацию...
– Я не участвовала!
– Мужчина
должен больше (улыбается). На том просто основании, что он мужчина. Я
могу советоваться, просить помощи, но в результате – я должен.
– Какие чувства вы испытываете, слыша о собственной красоте?
– Пропускаю
мимо ушей. Сомнительные эпитеты. Как-то увидел заголовок статьи об
одном 24-летнем артисте: «Новый сверхгерой». Меня передернуло, если бы
обо мне такое написали, выпил бы стакан коньяка. Мне – 43 и я не
«сверх». Иногда могу пошутить с близкими. Интересуюсь с грозной ноткой в
голосе: «Вы не забыли, что я – секс-символ?» Я достаточно долго ездил
на «жигулях» и чинил их самостоятельно. Как-то меня застала в гараже
бывшая сокурсница. Она обомлела: «На кого ты похож, ты же секс-символ!»
–
Совсем недавно вы предстали на публике со своим взрослым красивым
сыном. Можно сейчас сказать, что вы всегда уделяли Саше достаточно
внимания? Ведь многие звездные отцы со словами: «Пусть немного
подрастет» откладывают общение на потом.
– Я
иногда просматриваю старую видеозапись, где Сашке четыре годика. Это
такие потрясающие эмоции! Была зима, я достраивал дачу, шел снег. С
самого утра я покормил его и шух-шух-шух по сугробам – пошел работать.
Возвращаюсь, уже стемнело. Спрашиваю: «Ты есть хочешь?» – «Не-а, лучше
пойдем, – отвечает. – Я тебе помогать хочу!» Мы провели на стройке две
недели. И прекрасно ладили. Он, такой мужичок-бурундучок, помогал мне. Я
абсолютно спокойно кормил его, мыл, никакой беспомощности не ощущалось.
Правда, потом приехала его мама и в ужасе воскликнула: «Саша! Ребенок
весь перепачканный!» Что же удивительного? Мы строили! Конечно, сегодня
общение с сыном происходит на другом уровне. Зову его: «Э, Санек, иди
сюда!» Он таким баском откликается: «Че, папа?»
– Когда вами были открыты его творческие способности?
– С
детства было понятно, что он – гуманитарий и никогда не тяготел к
математике, физике. С другой стороны, это совершенно компьютерный
мальчик, «нонешнее» поколение. Если Сашка забирается в мою «машину»,
ощущаю полнейшее бессилие. Звоню, возмущаюсь: «Что ты мне тут навтыкал?
Как с этими программами работают?» Он успокаивает: «Приеду и все
исправлю, папа». Для меня стала открытием наша совместная поездка в Киев
на съемки фильма. Он тогда увлекся фотографией. Много пленок
израсходовал. Когда я увидел результат, убедился, что мой сын –
одаренный человек. Три-четыре снимка – это крепкие художественные
работы. Представьте: открытая хлопушка – увядший цветок – полный бутон.
Всё это на размытом плане.
– Именно Сашино поколение, родившееся во времена перемен, принято называть «потерянным».
– Абсолютно
с этим не согласен. Просто век такой сумасшедший. Мне рассказывали, что
где-то на Афоне была лампада, которая горела год. Сейчас она горит
полгода. Мы находимся в состоянии сумасшедшего движения. Когда Сашка
оканчивал школу, я зашел к нему на занятия и поразился. Многие мальчики и
девочки в одиннадцатом классе уже поступили в вузы! Сдали экзамены и в
школе только доучивались. Я в свое время долго выбирал. Сначала, по
примеру старшего брата, подался на подготовительные курсы в МАДИ
(Московский Автодорожный институт – прим. автора). Потом бросил и пошел в
театральный. А здесь – все четко и целенаправленно.
– Два разных века.
– Саша выходил на сцену маленьким?
–
В театральных постановках сын никогда задействован не был. Но ему
известно, что самое интересное происходит за кулисами. Он побегал за
мной во время спектаклей и многое понял. Увидел настоящую жизнь. Когда
всего на пару минут ты вылетаешь, меняешь костюм, шляпу, парик,
заплетаешь хвост или расплетаешь его и тут же, как ни в чем не бывало,
возвращаешься на сцену. А зритель при этом не должен понять, что ты
бежал, запыхался... Это и есть самая настоящая театральная жизнь.
– Фамильные «домогаровские» черты в сыне уже просматриваются?
– Да, я часто узнаю в нем собственные черты.
– Открытость, наивность?
– Спасибо за комплимент.
– Сами признались, что в 25 лет бежали вперед, не раздумывая...
– Да,
есть такая юношеская позиция. Но это его жизнь. Естественно, я буду
стараться защитить сына. По-умному. Можно ведь так «защитить», что
человек вообще не научится жить самостоятельно.
– Поступление в театральное училище без вашего ведома – самостоятельный шаг. Он делал тайну из того, куда идет учиться?
– Пытался.
На отборочные туры можно идти под другой фамилией. Но поскольку связей
много – мне доложили. Он действительно шел на сопротивление. А главное,
выбрал мою альма-матер – Театральное училище им. Щепкина. Когда всё
раскрылось, я просто позвонил и поздравил. В самом деле, пусть поймет
актерство хотя бы на уровне школы. Но предупредил: «Ты будешь нести
ответственность за нас обоих. Неизвестно, за кого больше». Там еще
остались старики, которые помнят мое студенчество, мне двойки ставили...
– ...и которые наверняка скажут: «А папа в этой ситуации поступил бы иначе!»
– Хуже,
если Саша услышит: «А твой папа поступил бы правильно!» Ему уже
говорят: «Мы вас, детей «Щепки», поприжмем!» Но, к счастью, он относится
ко всему спокойно.
– Если в какой-то момент вам станет стыдно за то, что сын делает на сцене, скажете ему?
– Скажу.
Я достаточно резок в суждениях и оценках. Могу быть корректным с чужими
людьми, а с близкими не хочу. Меня не гладили по голове, и я не буду.
При этом всегда оговариваюсь: бываю неправ, я – не последняя инстанция.
– В картине «Волкодав» вы сыграли роль Людоеда. Не боитесь растерять поклонниц, влюбленных в романтичного Домогарова?
– Не
боюсь. На моему счету достаточно отрицательных ролей. Да и в фильме я
не самый «выдающийся» злодей. Мы давно хотели поработать с режиссером
этой картины Колей Лебедевым, и вот наконец он предложил мне на выбор
две роли. Одна – без слов и в маске, другая – Людоед. И я выбрал первую!
Но потом Коля решил, что говорящий Домогаров лучше безмолвного. Работа
была колоссальная. Вокруг сотни участников массовки, колесницы, оружие.
Хорошо поставлены драки на мечах, потрясающая пиротехника,
спецэффекты...
– Я знаю, что в кино вы по-прежнему обходитесь без помощи каскадеров...
– Справляюсь
пока. За исключением тех случаев, когда картина снимается в жесткие
сроки, и я не имею права рисковать. Если испорчу лицо, а завтра съемка
крупных планов – хана! Вся группа будет простаивать. Если же время
позволяет и трюк мне под силу, делаю его сам. Помощь каскадеров принимаю
только в виде подсказок: «Смотри, здесь может быть опасно. Просчитай
такие-то варианты...»
– Последний трюк можете вспомнить?
– Такой
серьезный? Это было в прошлом году в Черногории. На съемках фильма
«Граф Монтенегро» мне надо было повиснуть над пропастью на страховочной
веревке. Под ногами 120-130 метров провала. А я боюсь высоты. Поначалу
было страшно даже смотреть вниз. Но потихоньку надел альпинистское
снаряжение и на пару с инструктором полез. Тут понял, что спуститься-то я
спущусь, а вот подняться сложновато будет. Руки дрожали от напряжения, я
не был подготовлен физически. Конечно, это адреналин. Более безбашенным
оказался только оператор. Ему натянули трос, и он снимал нас, проезжая
над бездной в люльке. Зато на экране было видно – всё по-честному, это
не картонные декорации.
– На театральной сцене вы сыграли Макбета, говорят, такая роль приносит несчастье.
– Проскочил как-то. Мистические моменты в моей жизни больше связаны со знаком зодиака.
– У вас достаточно спокойный знак.
– Рак – очень чувствительный знак.
– А как же панцирь?
– Панцирь имеется, но мясо все равно нежное.
– До него добраться еще надо.
– Этой уже другой вопрос. Раки всегда там, где очень чистая вода.
– А сачок чувствовали в жизни?
– Да, но, к счастью, меня так и не сварили. Клешни хорошие.
Вера Маевская
"Viva!", №4, 22 февраля 2007 г.
