- А можно с вами сфотографироваться? – тут же подкатились две нимфетки.
- Нет, - отрезал он. – Мы работаем.
- Сань, а ведь ты мог работать во МХАТе. Почему отказался пойти в лучший театр страны, когда в 2000-м году тебя звал Табаков?
- Я не отказывался. Подумал, что не надо. Надо знать свое место под солнцем.
- Был бы здесь первым героем-любовником.
- Я хочу быть Сашей Домогаровым, который играет все, что хочет. Пока во всяком случае.
- Скажи, каковы твои ощущения по поводу этой цифры – 40 лет?
- С одной стороны, страшно, а с другой, знаешь, такого «а вот нам 40!» - тоже нет. Иллюзий я не испытываю. Я их никогда не испытывал, а сейчас и подавно.
- Иллюзий относительно себя или жизни?
- И того, и другого. Это прописные истины, что мы притягиваем то, о чем думаем и говорим. И это не иллюзии, что много лет я повторяю: «одиночество», «один». Все равно – вот 40 лет, а я один. Я один в театре. У меня много друзей, у меня много приятелей, я занимаюсь любимым делом и очень многое ему отдаю (я говорю о театре). Но я – один. Я все равно один.
- Тебя это тяготит?
- Раньше я думал, что человек должен заслужить такое одиночество.
- Тебе – 40. Ты дом построил?
- Отчасти могу сказать, что да.
- Сколько домов?
- Я бы сказал, что один.
- А, может быть, ты, как большинство артистов, человек гостиницы?
- Нет, я не человек гостиницы. Раньше я об этом никогда не думал, мне было спокойно и свободно. Нет, говорю неправду: я помню гастроли Театра армии в Хабаровске - Владивостоке на два месяца. Это было зазеркалье. Зазеркалье когда думаешь, что можешь оторваться на гастролях. А сейчас даже от метража уехать тяжело. Я люблю этот метраж на Малой Грузинской. Там что-то такое, мое.
- Едем дальше. Дом ты построил. Дерево посадил?
- Да, только не знаю, живо ли оно. Я не цветовод. Единственное, что могу, - взять газонокосилку и скосить все к такой-то матери.
- Детей родил?
- Двоих.
- Ты чувствуешь себя ответственным за них?
- Так тебе скажу: я никогда раньше об этом не задумывался. Вроде есть он? Есть. Живет? Живет. Хороший? Хороший. Нуждается? Не нуждается. Но два годика назад я начал задумываться, когда вдруг понял, что кроме определенных вещей Сашку, младшего, ничего не интересует.
- Его назвали в честь тебя? Большая честь.
- Это неспециально. Собака вытянула имя. Написали на бумажках несколько, она и вытянула.
- Как ты думаешь, твоя популярность ему мешает жить?
- Был один момент. Я взял Сашку на съемки в Ялту. И, когда ко мне подошли взять автограф, спросили и у него. Он расписался. Я говорю: «Ты какое право имел делать это?» Знаешь, я такой реакции не ожидал – он ушел, где-то полчаса не подходил, потом подошел: «Пап, я был не прав, извини». Не знаю, что в его детской башке повернулось, но он перестал со мной фотографироваться, даже если кто-то просит.
- Ты суров в воспитании?
- Это не воспитание, это так, детские игры. Я думаю, что тут всему свое время. Когда мне было 15…
- И ты рос как сорняк в поле?
- Не сорняк, но приблизительно. Бандитская школа, оторванный ребенок. Я носил спицу вязальную в штанах. Район такой был в Москве: метро «Академическая», кинотеатр «Салют», кирпичный завод. Шашлык ни из кого не делал на спицу, но вытащить ее мог. Не простая спица, а заточенная.
- Ты пропустил сезон в театре и остался без новой работы. А если бы тебе предложили Гамлета сыграть?
- Я подумал бы: а надо ли? Было одно предложение, озвученное через Польшу, - «Отелло». И почему бы нет? Были разговоры про «Тень» Шварца, и я знаю, почему это моя роль – там такая вилочка очень серьезная в человеке.
- Как ты относишься к мнению, что у тебя появился довольно серьезный конкурент – Константин Хабенский из Питера? У него тоже амплуа героя-любовника, мужская харизма. Многие находят даже, что вы с ним похожи.
- Первый раз слышу.
- Не боишься конкуренции? Что на пятки наступят?
- Дай Бог, что на пятки наступают. Меня настолько иногда злит то, что я вижу в театре, и если говорят: «Хабенский наступает Домогарову на пятки» - я этому только рад.
- Представляю: встретились два секс-символа…
- Посидим, выпьем.
- Скажи, ты когда-нибудь кому-нибудь завидовал? Например, Олегу Меньшикову?
- Я не помню этого. Я мог относиться к Олегу с определенным чувством, но это не зависть, это такое уважение.
- А вы поддерживаете отношения, хотя бы как бывшие щепкинцы?
- Мы вот тут встретились дня три назад. Как будто вчера расстались. «Здорово». – «Здорово». – «Как дела?» - «Нормально». – «А ты чего?» - «Я в Лондоне был, поснимался малька. А у вас сегодня «Сирано» внизу?» - «Да. А у вас «Игроки» наверху?» Это, конечно, не отношения…
Я очень уважительно отношусь к Балуеву. Я считаю, что там такое непаханое поле, такое может развернуться, если дадут. А могут и не дать. Не от нас все зависит, Марина. Это не та профессия: и нас выбирают, и нами торгуют, и нами манкируют.
- И это ты говоришь про то, что тобой манкируют? Не верю, хотя моя фамилия не Станиславский. Я хорошо знаю, как вы, актеры, можете диктовать условия, как скручиваете режиссеров и при этом любите повторять, что вы как дети.
- Это другие вещи, если ты говоришь о деньгах. Я хочу стоить столько, сколько я стою. Я не хочу стоить дешевле. И почему кто-то мне будет платить одни деньги, а ты мне будешь говорить: «За счет дружбы, Саня, давай даром…»
- Сколько на сегодня стоит артист Домогаров?
- Это коммерческая тайна. Когда я снимался в «Идиоте», гонорар был не главное. Мы нашли с Владимиром Бортко компромисс.
- Ты не считаешь, что это обидная глупость славы: ты на сцене за три копейки выворачиваешь душу, а славу и деньги зарабатываешь на смешных вещах. Только не говори, что «Бандитский Петербург» - это не смешно.
- Я тебе скажу, что, во-первых, это не смешно. Во-вторых, наверное, поэтому в другом месте я и выворачиваюсь наизнанку. Я заработал имя и деньги на «Бандитском Петербурге», но люди ко мне приходят в театр. Вот тебе зарисовочка фантастическая. На гастролях, кажется, в Харькове, мы играли «Нижинского». Театр оперы и балета. Ну, понятно, кто в первых рядах сидит. И минут через 40 после начала оттуда раздался пьяный голос: «Ах, Турецкий!» Сиплый голос повторяет: «Ах, Турецкий!»
- А на улицах тоже Турецким зовут?
- Нет, Александром Борисычем, хотя я - Юрьевич.
- Саша, как ощущает себя актер такого масштаба, снимаясь в «Марше Турецкого», где в лучшем случае может продемонстрировать хорошо поставленный и сексапильный голос.
- Может, ты и права. Надо было остановиться и сказать: «Все. Не будет ни второй части, ни третьей. И угомонились». Но получилась вторая часть, которую делал хороший режиссер, директор киностудии «Ленфильм». Отказываться? Я хотел бы посмотреть на того артиста, который бы отказался.
- Скажи, к 40 годам ты изменил свои принципы?
- Так скажу. Если раньше в профессии принципов не было, то сейчас они есть. Не знаю, принцип ли это для тебя – выйти на площадку и выдавать не на 150, а на 250?
- И после спектакля, такого, как «Нижинский», лежишь и отходишь?
- Теперь уже после каждого спектакля я минут по 20-30 сижу в гримерке. Особенно после «Сирано».
- А, может быть, ты в отрубе, потому что плюешь на свое тело, как большинство драматических артистов, не занимаешься спортом и вообще ведешь нездоровый образ жизни?
- Я не могу сказать, что в 40 лет я наплевал на тело. Я не вижу, что мое тело в 40 лет выглядит, как оно не должно выглядеть.
- И это могут засвидетельствовать многие девушки?
- Неправда. Совсем не многие. Пока физическая форма у меня – тьфу-тьфу.
- Какие физические нагрузки ты способен переносить?
- Могу сутками не спать. У меня отец не спал: у него это после войны. А у меня полтора годика назад началось. Могу отсняться утром в одной картине, ночью – в другой, на следующее утро – в третьей, и уехать в Москву на спектакль. Откуда силы – не знаю.
- Саня, ты понимаешь, что я веду тебя к теме «алкоголь в твоей жизни».
- Я изо всех сил стараюсь от этого отойти, а ты говоришь: «Я веду тебя…» Зачем? Алкоголь как у всех. Поверь, что пью не больше, чем другие.
- И тем не менее про тебя регулярно ходят слухи, что Домогаров спивается.
- Я и сейчас, если им верить, это делаю. Как видишь, я пью пиво, потому что завтра съемка.
- Скажи, алкоголь тебя расслабляет?
- Путем проб и ошибок я понял, что после выпивки еще хуже восприятие действительности. Вот сейчас я с удовольствием выпил бы водочки. Но не мартини. И не вино – мне кисло. Единственное, ради чего я покупаю вино - чтобы делать глинтвейн, потому что помню, как отец его делал. Это очень вкусно. А водка привычней по вкусовым ощущениям.
- Ты сам принимаешь решения в своей жизни?
- Знаешь, я скажу так: я всегда оттягиваю до последнего, потому что, если я буду принимать решения, это будет очень резко: либо да, либо нет. Середины быть не может. То есть я могу долго оттягивать этот момент. Может, это и есть компромисс?
- Что должна усвоить как «Отче наш» женщина, которая захочет провести остаток дней с Александром Домогаровым?
- Надо со мной прожить какое-то время и понять, что я за человек. Но это не общая фраза.
- Например, она должна терпимо относиться к твоим ночным отсутствиям?
- Мне сложно ответить. Но это элементарные вещи: не ври – прежде всего. Может, это и основа? Всегда тяжело говорить правду.
- А у тебя у самого как с этим правдивым делом на бытовом и философском уровне?
- Я стараюсь. Ты скажешь: где мелкая ложь, там и большая? Я могу что-то недоговаривать, но не врать. Я всегда говорю: я не подарок. Я – тяжелый. Могу встать не с той ноги. И могу завестись с пол-оборота. Могу вспыхнуть, как спичка. Но я так же быстро и прогораю. Особенно в отношении близких. А в отношении других… Если не общаться, то для меня значит не общаться.
- Ты можешь любить кого-то больше, чем себя?
- Я любил всех больше себя, с кем я жил в определенный период времени.
- Бизнесом бы занялся?
- Бизнеса нет. Пока. Но я бы попытался. Надо же что-то оставить на потом. Ну сопьется Домогаров, и надо же существовать как-то вне актерской профессии.
- Ты не ходишь на тусовки. Почему?
- Правда, я редко хожу. Последний раз недавно был – неважно где, - и там было очень много популярных актеров. Очень. И я быстро устал. Меня раздражает неправда, откровенная, неприкрытая. Тогда не общайся, не ходи, не сиди с человеком и не пей с ним водку. Если я иду, я беру на себя ответственность за человека. Где меня посадят, там я и буду сидеть.
- А это грех – звездная болезнь? Ну, как гордыня?
- Если к ней разумно относиться, то нет. Это очень приятно, но налагает столько обязанностей. Я, например, не хотел бы, чтобы сейчас на нас смотрели, но никуда не деться. Каждому свое: богову – богово, кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево.
Марина Райкина,
МК, №30(310)
25-31 июля 2003 г.
